Вы здесь
Вечерний город
* * *
Пыли дорожной нечистые танцы,
слева подсолнухи, справа картофель,
я позабыла название станций —
помнится шахты египетский профиль.
Помню, что воздух полынный был горек,
простыни в крошеве угольной пыли,
крышу сарая и маленький дворик,
где мы белье по субботам сушили.
Помню подвал и на полках — бутыли,
мусорник, старую каменоломню,
место роддома, который закрыли,
а вот причину рожденья — не помню.
Помню в окне своего кабинета
обруч копра, исполняющий сальто,
щелкали счеты, вращалась планета,
и не сходилось конечное сальдо.
Дальнее время, начало начала,
стертые знаки забытого мига,
необратимость того, что умчалось,
но отразилось в бухгалтерской книге.
Так и живу по привычке, иначе
мир не докажет свое постоянство.
Все мы наполнены космосом, значит,
я говорю не в пустое пространство.
* * *
Дуреет город от духоты,
а в сквере, в его тиши,
стоит скамейка у той черты,
где видно, как хороши
ее металлические бока
и крашеная ламель,
и я на ней посижу, пока
солнце идет на мель.
Вечерний город похож на труп —
не дышит. Но голосит
над ним завод. Из кирпичных труб
сыпется диоксид.
Вечерний город велик, могуч.
Медлительный самолет
летит туда, где обломки туч
сгрудились в кислород.
А я сижу. От чужой ходьбы
город истоптан весь,
и думаю: «Боже, что, если бы
скамейки не было здесь?»
Возможно, тут же до темноты
калужниц расставил строй
закон замещения красоты
правильной красотой.
Спокоен город в яслях своих,
деревья стоят кругом,
дымятся сумерки, будто их
гладили утюгом.
Иду домой. По бокам — кювет,
вымощенный внутри,
и стелют под ноги рваный свет
первые фонари.
* * *
Небо из пропилена, травы из ковролина,
солнце течет акрилом сквозь бледноватый смог,
но к каблукам все так же липнет живая глина,
и рисовал округу, кажется, сам Ван Гог.
Здесь, у подъездов справа, вывеска «Бизнес-ланчи»,
там, на парковке слева, «опель» стоит, разбит,
вшить бы себе в петлицу сорванный одуванчик,
взять бы себе машину и не платить кредит.
Слава всем утонувшим в безднах, на дне кварталов,
всем, получившим ордер, въехавшим в этот мрак,
воздух ножом разрезан, чтобы на всех хватало —
здесь зародилось время с меткою «Доширак».
Солнце уходит в космос. Спи, мой район убогий
менеджеров, кассиров, клинеров, поваров;
боги вращают Землю с помощью технологий,
вертятся шестеренки пластиковых дворов.
* * *
Главной улице впору
новогодний размах —
и гирлянды на шторах,
и огни на домах.
Праздник куплен в рассрочку,
но теперь посмотри,
как бредет оболочка
без подсветки внутри.
Прохожденье ступенек,
продолженье житья —
посмотри, современник,
это, может быть, я
или ты. Нереально
в темноте различить,
кто сейчас из кармана
извлекает ключи.
* * *
Чем время быстрей и выше,
тем крепче его стропила —
жила под дырявой крышей,
своих двойников губила,
стало быть, отрицанье
себя — это все, что было.
Луна выдает мерцаньем
присутствие в медных жилах,
и если она реальна,
то, значит, на самом деле,
я в мире индустриальном
рождалась, потом седела,
о будничном чем-то грезя.
Опомнилась — это повод
признаться, что ночь в разрезе
похожа на голый провод.
* * *
В индустрии погоды рогожа
производится, город рядя,
потому и платформа похожа
на станок для плетенья дождя.
Колокольно и неоднозначно
бухнут выстрелы точных зонтов,
и вплетаются в полупрозрачность
горожане любых возрастов.
А с изнанки, у входа, под крышей,
смотрит в ливень промокший народ,
громоздятся, кто ниже, кто выше,
и в молчании пьют кислород.
Лишь, в волокнах увязший по пояс,
дух железнодорожной сети
повторяет: «Внимание: поезд
на Москву по второму пути».
* * *
У машин золотые глаза
и четыре железных крыла —
я сегодня хочу рассказать,
как по городу зимнему шла.
Я ступала, и огненный след
дорастал до плеча моего,
мне казалось, что города нет
и что я сочинила его.
Я взлетала и видела дом,
этажи и последний пролет,
но под ноги ложились потом
мокрый снег и подтаявший лед.
Обгоняли меня ходоки,
выдувая бесформенный пар,
перламутром цвели огоньки
в сердцевинах несущихся фар.
И послышался в синей тиши
звук, похожий на шелест весла, —
это мать, сторонясь от машин,
по дороге коляску везла.
* * *
Не так уж много нужно человеку:
квартира, чайник, быстрый Интернет.
В конце зимы достроили аптеку
и сдвинули к палаткам турникет.
Хандра, простуды, авитаминозы —
нам обещали наморозь. Когда
явился март, исполнились прогнозы,
на город опустились холода.
Мы той весной на доли раздробили
привычный быт — внезапно разошлись.
Ругались, ненавидели, грубили,
винили, ненавидели, дрались.
Обида нас на части разрывала,
качала на невидимых весах,
мы были отраженьем коленвала,
вращавшегося где-то в небесах.
А в остальном привычная картина:
месил уборщик снежное желе,
стояла у обочины машина,
бежал сосед домой навеселе,
закат сливался с крышами у кромки,
мгновенно дочка выросла из брюк,
и самолет, медлительный и громкий,
летел из Домодедова на юг.
* * *
Слоняясь по жизни, по тесным квартирам,
таская грешки в багаже,
себя как предмет наблюдений за миром
рассматривать скучно уже.
А дождь интересно рассматривать. Выйдешь,
бывает, и смотришь на дождь,
туда, где водою содеянный кипеж
не выстелешь, не зачерпнешь.
Забыться бы напрочь, предаться бы лени,
все листики перелистать,
зарыться бы носом в охапку сирени
и розовым воздухом стать.